и его помощнику Элджеру Хиссу предстояло теперь только выбрать дату и место учредительной конференции новой организации, предварительно запланированной на конец весны. Президент вскоре откланялся, но многие американцы были настроены на продолжение вечера. Бара в Ливадии не было, столовая давно закрылась. Как быть? К счастью, среди делегатов оказалось немало людей предусмотрительных и прибывших в Ялту со своими припасами. Кэти пригласила к себе в номер на задушевную беседу под выпивку лишь ближайших друзей, таких, как Фред Андерсон, но слух о том, что у Кэти наливают, и всем теперь там самое место, стремительно разлетелся по дворцу. Она и опомниться не успела, как «собралась целая толпа» и превратила её спальню в подобие ночного водопоя{491}.

Кэти не могла не чувствовать, что успехи, достигнутые к тому моменту американцами за столом переговоров, во многом стали возможными благодаря усилиям Аверелла. Она сформировала собственную «шпионскую сеть» из друзей в британской и американской делегациях в Ялте (при соблюдении требований безопасности, разумеется), и была в курсе всего происходящего за закрытыми дверьми. И агенты её были только рады возможности нахваливать посла перед его очаровательной красавицей-дочерью. «Аве там у них за подающего, как тебе и самой нетрудно представить, и отчёты пока что самые благоприятные», – хвасталась она Памеле{492}.

Гордость за отца была для Кэти чувством сравнительно новым. В детстве и юности она сознавала, что он богат, красив и умен, но, лишь присоединившись к нему Лондоне, Кэти в полной мере поняла, что у отца есть куда более значимые таланты. «Я лишь вчера вечером прибыла, – но уже начинаю ощущать, что такое Аве, – делилась она в письме сестре после первой ночи под немецкими бомбами. – Он будто олицетворяет собой нечто надёжное и безопасное, за что люди могут держаться и на что полагаться, и все они имеют в него огромную веру. <…> Все тут его любят»{493}. Рузвельт отправил Аверелла в Лондон своим «посланником по особым поручениям», а ведь это была роль очень значимая, при всей расплывчатости её официального определения, и, собственно, именно в этой роли он и сформировался как дипломат, – да таким и остался после того, как сменил свой официальный титул на «посла». Вот только в России всё обстояло иначе. Советы бывали упрямы и непокладисты до невыносимости, и в Москве Кэти часто бывала свидетельницей, как расстроенный Аверелл возвращается в Спасо-Хаус поздней ночью, так и не получив согласия по тому или другому вопросу. Но со временем Аверелл и в Москве достиг привычного ему по Лондону уровня влияния. По крайней мере, здесь, в Ялте, после долгой русской зимы, Кэти дерзко осмеливалась на это надеяться.

Вероятно, «шпионов» Кэти вербовала не самых компетентных, либо в угоду дочери посла сильно преувеличивающих мастерство Аверелла добиваться закулисных соглашений с Советами. Или же Кэти просто предпочитала видеть в своём отце лишь то, что ей хотелось видеть, и, подобно Анне Рузвельт, отсеивать всё, что не вяжется с идеальным образом отца. Вне зависимости от истинной причины, у Памелы Черчилль в Лондоне возник острый когнитивный диссонанс, поскольку, вместе с восторженным письмом Кэти, ей доставили ещё один доклад о степени влияния Аверелла на текущие события – от Питера Портала: «Мне горько вам об этом писать, но всеобщее мнение наших людей здесь таково, что А. не имеет особого успеха у русских, и это его тревожит. Он даже внешне состарился, по сравнению с нашей предыдущей встречей. Адская у него, должно быть, работа: 90 % фрустрации + 10 % разочарования. Мне его очень жаль»{494}. Искренним ли было сочувствие британского маршала авиации давнему сопернику за сердце Памелы, она и сама не знала. Однако Порталу в Ялте явно открылась одна очевидная вещь: каким бы ушлым бизнесменом ни слыл Гарриман в западном мире, никому из американцев в Москве не по плечу тягаться со Сталиным, когда тот решит настоять на своём.

Едва ли в этом был виноват лично Аверелл Гарриман. Просто он ввязался в заведомо проигрышную игру. Ни навыки и чутьё бизнесмена, ни доведённое до совершенства искусство просчитывать расклады не помогают при игре заведомо крапленой колодой против бригады шулеров. А тут всё обстояло ещё хуже, поскольку Сталин имел в своем распоряжении, помимо военно-политических козырей, ещё и исчерпывающие сведения о картах на руках у своих британских и американских партнёров, в то время как те продолжали играть вслепую. Вот что значит иметь настоящую и профессиональную, а не мишурную шпионско-разведывательную сеть!

Британские спецслужбы MI5 и MI6[58], равно как и МИД Великобритании, уже лет десять были наводнены агентами Кремля. Более всех прославилась «Кембриджская пятерка»: состоятельных и отнюдь не бесталанных Кима Филби, Доналда Маклейна, Гая Бёрджесса, Энтони Бланта и Джона Кернкросса завербовали, когда они ещё учились в университете. С последующим же продвижением по карьерной лестнице на службе в Британской разведке, эти выпускники Кембриджа передали в Москву донесения о содержании тысяч секретных документов, включая детальное изложение позиции Великобритании по польскому вопросу{495}. Маклейн, занимавший теперь пост первого секретаря британского посольства в Вашингтоне, уже успел обеспечить советской внешней разведке одно из величайших свершений за всю её историю, слив ей все детали англо-американского Манхэттенского проекта по созданию атомной бомбы, в которые – в силу его сверхсекретности – не был посвящён даже вице-президент США Гарри Трумэн. Между тем британская служба внешней разведки MI6 не имела ни единого действующего агента на территории СССР, а МИД Великобритании свернул все усилия по сбору разведданных, сочтя шпионаж за союзником на его территории неподобающим цивилизованной нации занятием{496}.

Аналогичные операции по выявлению и вербовке сторонников коммунистических идей среди восходящих звезд внешней политики проводились и советской агентурой в Вашингтоне. И там их усилия принесли великолепные плоды. Наиценнейший советский агент в Госдепартаменте вдруг оказался волею Рузвельта включён в состав американской делегации, отправившейся в Ялту. И звали этого агента Элджер Хисс.

Как и в случае «кембриджской пятерки», ничто не выдавало в этом изящном спортивного вида сорокалетнем джентльмене с безупречным резюме потенциального предателя. Тем не менее, Хисс (под псевдонимом «Алес») уже являлся тайным агентом советской военной разведки (ГРУ) к 1936 году, когда поступил на службу в Госдепартамент. И ведь нельзя сказать, что никто Госдеп не предупреждал. За шесть лет до описываемых событий журналист Time Уиттекер Чемберс, раскаявшись в былом сочувствии Советам и обратившись в ярого антикоммуниста и антисоветчика, пытался предупредить Адольфа Берли, занимавшего тогда высокий пост в Госдепе, что Хисс не тот, за кого себя выдает. Чемберс поставил Берли в известность, что Хисс много лет состоял в подпольной коммунистической партии и работал на Советский Союз{497}. И достоверность этих сведений сомнению не подлежала хотя бы по той причине, что сам Чемберс и завербовал Хисса и был его куратором[59].

Но Берли (по халатности или из-за недоверия Чемберсу) этой информации хода не дал, и Хисс продолжил восхождение по служебной лестнице в Госдепартаменте и дослужился до полномочного заместителя госсекретаря. Используя служебный допуск, он снимал и отсылал в Москву копии всех подряд документов, – и чем шире становился его доступ к секретной информации, тем ценнее сам он оказывался для Советов. Будучи приближённым Стеттиниуса и прочих дипломатов, к мнению которых прислушивался Рузвельт, и сам Хисс оказывался в идеальной позиции для того, чтобы служить скрытым агентом влияния. Не исключено, что именно его неназойливые, но действенные намеки и подсказки переводили ход ялтинских обсуждений в выгодное Советам русло{498}. В Ялте Хисс регулярно встречался со